Когда солнце садилось за гору, автомобиль Френсиса все еще стоял возле Гленфарм. Диана с Френсисом уже приняли очень важные решения, а теперь, сидя на диване перед камином, обсуждали менее важные вопросы.

— Эти десять миллионов, — с горечью сказала Диана. — Я не доверяю политикам.

— Я думаю, все будет хорошо, — ответил Френсис. — С одной стороны, можно добыть несколько неплохих индивидуальных премий. Но я думаю, здесь не должно быть обмана.

— Кстати, есть ли у вас какие-нибудь запасы лейкнина?

— Лишь столько, чтобы какое-то время поддерживать Зе-фани, Пола, Ричарда и самого себя. А у вас?

— Совсем мало. Есть немного для Сары, Люси и еще коекого. Однако есть ведь также Жанет, Лидия и другие, с которыми тоже придется что-то делать, пока наши исследования не дадут нам что-то новое. Я не могу подвести их — ни в коем случае.

— Значит, вы сообщите им, что вы живы?

— Раньше или позже они все равно должны будут об этом узнать.

— А когда вы собирались сообщить мне?

— О, Френсис, перестаньте! Это было самое тяжелое. Не думаю, чтобы я продержалась очень долго.

— А если не будет никаких результатов за три года, у вас найдется новый запас? — спросил он.

— О, вы заметили, правда? Кажется, он здесь неплохо приживается. Но, конечно, получать вещество можно будет лишь в малых дозах — все та же старая проблема.

Они сидели, наблюдая, как пламя лижет поленья.

— За все время я не слышал от вас о другом сроке удлинения жизни, кроме двухсот лет. Почему вы настаиваете на этом?

— А почему вы используете коэффициент три для Зефа-ни и Пола?

— Главным образом потому, что больший коэффициент, вполне понятно, скорее вызвал бы подозрения. Со временем можно было бы его увеличить, если б мне удалось синтезировать антигерон и опубликовать результаты.

— Почти поэтому же я снизила коэффициент для своих клиентов. И если бы дошло до публикации, то двести лет показались бы убедительной цифрой. Довольно ощутимый результат, чтобы поддаться искушению, но не настолько, чтобы испугаться.

— А вас это не пугает, Диана?

— Иногда — да. Но не сейчас. Теперь меня ничего не пугает, Френсис, кроме перспективы не очень долгой…

Френсис взял ее за руку:

— Это будет не легко, вы знаете. — Вы не можете объявиться снова просто так, после всего этого. Один бог знает, что могло бы случиться с вами. Даже если б я решил заново отстроить Дарр, мы не могли бы жить там. Это означает, что нам придется выехать куда-нибудь за границу…

— О, я уже все устроила, — сказала Диана. — Мы можем остаться здесь. Дом неплохой. Вы женитесь на миссис Инглес. Сделаете это тихонько, чтобы не дознались, что миссис Инглес — младшая сестра Дианы Брекли; иначе в прессе будет много шума, которого никто из нас не хочет. По этой же причине вы решите спокойно пожить здесь несколько лет. Здесь много комнат, Френсис. Я покажу вам их после обеда. Я часто думала, что над столовой можно чудесно разместить детскую комнату… И когда вы снова станете общественным деятелем, нам придется только придерживаться версии о младшей сестре бедной Дианы. Люди привыкнут к этому и…

— Кстати, Диана была убита тремя выстрелами. А как же ее раны?

— Никаких ран, милый. Небольшое устройство, которым иногда пользуются на телевидении. Его помещают под одежду и, когда на него нажимаешь, бьет струя жидкости красного цвета… Но… о чем это я говорила?

— Вы говорили, Диана, о том времени, когда я снова стану общественным деятелем. Однако, во-первых, я никогда им не был, насколько я помню…

— Но вы же очень знамениты, Френсис. Мне следовало сначала подумать. Но не будем ссориться из-за этого. Дело в том, что мы оба не сможем сидеть здесь и ничего не делать двести — триста лет, как вы думаете? Это ясно каждому. В сущности, это основное содержание нашего исследования, главная цель всей нашей деятельности. Я оборудовала прекрасную лабораторию в сарае, так что мы сможем работать там. Именно там вы должны установить структуру молекулы антигерона, что, конечно, и сделает вас известным общественным деятелем… Пойдем, любимый, я покажу тебе…

ВРЕМЯ ОГНЯ

Самое страшное на свете — это попасть на суд самого справедливого человека.

Его имя наводило на всех ужас. И вот теперь мы были вызваны к нему самому. Когда мы вышли из флайера, были еще сумерки. Все вокруг было бело-голубым, сгущаясь до черного там, где горы замыкали долину. Вершины гор, освещенные первыми звездами, были еще сиреневыми. Спутник медленно проплыл среди звезд и укрылся в тени Земли, как будто его сдул порыв холодного ветра. Здесь, в этой долине остро ощущался запах ледников и огромных пространств.

Дом был построен из каменных глыб. Он как бы являлся неотъемлемой частью этих гор. Немногие земляне могут выдержать одиночество. Президент Трибунала принадлежал к их числу. Над окованной железом дубовой дверью зажегся бронзовый фонарь. Наш пилот жестом показал нам, что нужно идти. Он всем своим видом показывал, что нельзя заставлять ждать Даниэля Эспину.

Мы шли довольно твердо, хотя мое сердце отчаянно билось в груди. Открылась дверь и нас встретил служитель — не человек.

— Буэнос Традос, — сказало это существо. — Добрый вечер. Заходите, пожалуйста.

Мы прошли через затемненный холл в помещение, явно предназначенное для таких встреч.

Это была огромная комната с высоким потолком, полная разных древностей и тишины. Стулья, обтянутые кожей, стояли вокруг деревянного, отлично инструктированного слоновой костью стола. Дедовские часы, пришедшие из давно минувших столетий, торжественно отсчитывали время. Часы были сделаны из мрамора и имели форму совы. Вдоль стен стояли шкафы, набитые книгами, сотнями книг. А вот и современный пульт, обеспечивающий связь, прием данных, известную их обработку, запись, отображение, печать, все, что положено.

Дальняя стена комнаты была прозрачной. Через нее были видны горы, лес, окутанный мраком, долина внизу, отдаленные вершины, покрытые снегом, звезды, все появляющиеся и появляющиеся на небе.

И перед этой стеной в мобильном шезлонге сидел Эспина. Как всегда, он был весь в черном. Видна была только его голова, похожая на череп, и руки, как у скелета. Его взгляд остановился на нас. А затем он сказал ровным, безо всяких интонаций голосом:

— Добрый вечер, — как будто мы были его гости, а не преступники, которым он должен был вынести приговор. — Садитесь, пожалуйста.

Мы вразнобой поклонились ему, а затем опустились на краешки стульев перед ним.

— Думаю, что удобней всего нам говорить по-английски?

“Вопрос чисто риторический”, — подумал я. Разве он не знает сам? Чтобы нарушить молчание, я ответил:

— Да, ваша честь… сэр… Вы помните, что на Иштаре долгое время всеми принятый был язык людей. И большинство резидентов тут были люди английского происхождения, плохо знающие испанский из-за отсутствия практики. И…

— Да. До недавнего времени, — прервал он мой идиотский лепет.

“Тик-так”, — тикали огромные деревянные часы. Через минуту Эспина шевельнулся и спросил:

— Хорошо. Кто из вас будет пить кофе, а кто чай?

Мы пробормотали что-то неразборчивое. Эспина подозвал слугу и отдал соответствующие распоряжения. Когда это существо исчезло, Эспина достал серебряный портсигар, вынут оттуда своими желтоватыми пальцами сигарету и закурил.

— Курите, если хотите, — разрешил он нам ни враждебно, ни доброжелательно, как будто ему было все равно. Мы не двинулись с места. Его взгляд действовал на нас как альпийский ветер.

— Вы думаете, зачем я вас вызвал сюда, — наконец заговорил он. — Если судья хочет побеседовать с заключенными, зачем ему тащить их с другого конца планеты, не так ли?

Он выпустил дым из легких и его лицо Рамсеса окуталось голубоватым дымом.

— Да, — продолжал он, — голограмма избавила бы вас от путешествия, но я не хочу применять ее. Это не то же самое, что видеть вас здесь во плоти… — он посмотрел на свою костлявую руку, — которой у вас еще много. Да вы и сами понимаете, что общаться с живыми людьми, это совсем не то же самое, что смотреть на их цветные тени. Хотел бы я, чтобы все чиновники это поняли.